Шен Бекасов, "Зеркало" (2002)

За этот рассказ автора ругали многие читатели. Мало кому понравился Шен Бекасов, пишущий в подобном настроении. Он отказался объяснить, что его подвигло написать рассказ в таком минорном стиле и с таким грустным сюжетом. Депрессивная фантазия или печальные события? "Просто надо иногда задумываться и о таких вещах," - буркнул в ответ Бекасов...

Я.

Я медленно накрываю его изуродованное лицо простыней и, взглянув на часы, устало произношу:

- Время смерти - ноль часов тринадцать минут. - И, ни к кому конкретно не обращаясь, раздраженно добавляю: - Отключите его! Не могу слышать этот звук...

Аппарат отключают, и назойливо-тревожный беспрерывный писк прекращается. Я глубоко вдыхаю и резко выдыхаю воздух, лишь затем выхожу из реанимационного бокса, сдирая с рук латексные перчатки.

За дверями уже ждет анестезиолог - нервно курит сам и протягивает мне прикуренную сигарету.

- Все-таки не выкарабкался, - бормочет он. - Жалко, такой молодой парень...

Я жадно затягиваюсь предложенной сигаретой и мрачно смотрю на него. Меньше всего мне хочется выслушивать эти скорбные банальности. Когда на такой скорости влетают в фонарный столб, никакие ремни и подушки безопасности спасти не могут... Никто не выкарабкается, даже если цепляться за жизнь, как этот парень. Я уже знал с самого начала, что шансов почти нет. Так, реанимация для очистки совести...

Я иду к рукомойнику и докуриваю сигарету, глядя в зеркало над раковиной. Сколько раз в своей жизни я пялился в это зеркало! Когда-то мое отражение в нем разрывалось от эмоций. Была и счастливая улыбка спасителя, были и злые слезы бессилия, был и тревожно бегающий взгляд сомнения... А сейчас ничего, кроме усталости. Может быть, даже безнадежности. Никакой я не спаситель. Просто констатирую факты. "Время смерти"... "Жить будет"... "Пришлось срочно ампутировать"... Судьба в лице издерганных санитаров "скорой помощи" подкидывает мне этих несчастных пострадавших и деловито на ходу бросает: "Разберись." И я разбираюсь. Каждую смену. Иногда переставая толком соображать, кто я и что здесь делаю. Как за станком. Цех первичной сортировки тел...

Забавно, что только это зеркало над раковиной возвращает мне ясность мысли. Только это знакомое до тошноты усталое лицо, отражающееся в нем, напоминает мне, что существует положенное мне место и я должен заниматься тем, чем занимаюсь. Так я и держусь. Благодаря зеркалу и благодаря тому, что мне уже все равно.

За спиной возникает дежурная медсестра.

- Там ждут, - коротко говорит она.

- Родные? - спрашиваю я. - Так быстро?

- Не знаю, может, и не родные. - Она смотрит в сторону. - Девушка какая-то.

Некоторое время мы молчим.

- Ведь вы выйдете? Скажете? - нетерпеливо осведомляется она.

- Да. Конечно. - Я смотрю на выкуренную наполовину сигарету. - Через минуту.

Она.

Почему здесь холодно? Почему в этих чертовых больницах всегда так холодно?

Она зябко поежилась. Ненавижу больницы, подумала она. Впрочем, кто их любит? Но я не просто не люблю, я их ненавижу. Люто и всем сердцем. Здесь всегда сосет под ложечкой. Здесь всегда нервно озираешься. Здесь всегда нападает болезненная зевота. Здесь всегда бегают мурашки по телу от холодного шуршания белых халатов. Здесь веет смертью и болью, а вовсе не выздоровлением...

Она тоскливо посмотрела по сторонам. Длинный пустой коридор. Почти полностью истершаяся надпись на матовой стеклянной двери - "Реанимация. Посторонним вход воспрещен!". Пустые "каталки" у стены. Какие-то комнатные растения в горшочках на подоконниках. Белые стены. Серый пятнистый линолеум на полу. И кругом эти отвратительные лампы дневного света, вызывающие у нее ассоциации с чем угодно, но только не с дневным светом.

Она вздрогнула и прислушалась. Ей почудился чей-то вскрик. Может быть, это он кричал? Ему больно? Она вскочила, но тут же, одернув себя, села. Глупости, не сходи с ума! Но она снова напряженно прислушалась. Ничего конкретного слышно не было. Обычное для больниц и поликлиник гулкое эхо с неразличимыми голосами и неприятным лязгом бросаемых в металлические кюветы металлических инструментов.

Сколько я уже здесь сижу? - подумала она. Ей казалось, что несколько часов, но рассудок подсказывал, что прошло не больше четверти часа после того, как она влетела сюда и бросилась к дежурной медсестре...

Она позвонила ему на мобильный телефон не больше часа назад, когда его опоздание к ужину стало уже просто неприличным, тем более что он обещал быть вовремя. ("Я специально приготовила твой любимый грибной соус..." - "О, тогда я буду в десять как штык!") Услышав незнакомый женский голос, она уже хотела было извиниться за то, что "не туда попала" в такой поздний час, но нетерпеливо произнесенное этой незнакомой женщиной "Вы - родственница?" сразу заставило ее задрожать и подсознательно понять: что-то случилось. Поэтому дальнейшие объяснения, что он попал в ДТП и находится в реанимационном отделении такой-то больницы, она выслушала с той обреченностью, с какой выслушивают пояснения к очевидным ответам, и лишь спросила в ответ: "Как до вас добраться?".

Она добралась быстро, хотя ей показалось, что такси еле ползет. Она замучила водителя просьбами поторопиться, и тот молчаливо терпел лишь потому, что знал, куда они едут, и догадывался, почему его пассажирка не в себе. Распахнув на бегу двери приемного покоя, она немедленно набросилась на первого попавшегося ей человека в белом халате, исступленно называя имя и фамилию и повторяя "Он попал в ДТП, он попал в ДТП"...

ДТП. В этих трех буквах ей теперь представлялось воплощение всемирного зла. Зло воплотилось в дорожно-транспортном происшествии и ударило, смяло привычное течение жизни, с хрустом разломило скорлупу ее счастья и выпустило наружу все тепло, запустив внутрь смертельный холод, от которого ее теперь так знобило...

Она пыталась взять себя в руки. Она пыталась управлять стихией своих размышлений, заставить себя о чем-то думать, а о чем-то запретить себе даже помыслить. Но месиво то из безнадежных, то из обнадеживающих образов переливалось через все дамбы и растекалось перед внутренним взором то страшными, то счастливыми картинками. Вот его везут из операционной мимо нее, он поворачивает к ней голову и улыбается - слабой, болезненной, но живой улыбкой... Вот из-за этих пугающих матово-стеклянных дверей выходит врач, стаскивает с лица марлевую маску и прячет взгляд... Вот она входит в палату, где он спит спокойным здоровым сном, а врач за спиной устало, но удовлетворенно объясняет, что его жизнь вне опасности, а она обнимает этого прокуренного и грубоватого доктора и плачет радостными слезами... Вот ее ведут тускло освещенными кафельными коридорами, впускают в холодное помещение, залитое мертвенным голубым светом, и откидывают простыню с его лица...

Она глухо застонала, вскочила и бросилась к стойке регистратуры.

- Поймите, я не могу больше так ждать, - забормотала она торопливо, обращаясь к дежурной медсестре. - Сил моих больше нет! Почему они так долго?

- Женщина, успокойтесь! - строго приказала медсестра.

- Как я могу успокоиться?! - срывающимся голосом произнесла она, понимая, что проваливается в истерику. Слезы брызнули из ее глаз, словно не выдержав нервного напряжения, но не принесли столь желанного успокоения. - Узнайте же, что там происходит! Как он? Что с ним?

Дежурная медсестра нахмурилась и посмотрела на нее долгим взглядом. Затем, кашлянув, вышла из-за стойки и направилась к входным дверям реанимационного отделения, сухо бросив на ходу:

- Ладно, пойду узнаю. А вы привели бы себя в порядок...

Не шелохнувшись, она проводила взглядом медсестру, скрывшуюся за матовыми дверями. Заметив рукомойник, установленный прямо в коридоре позади стойки регистратуры, она медленно направилась к нему и некоторое время стояла в нерешительности, словно не зная, как им воспользоваться. Бросив взгляд в зеркало над раковиной, она неожиданно вздрогнула и издала сдавленный вскрик.

На мгновение ей показалось, что из зеркала на нее смотрит он.

Он.

Он ополоснул лицо холодной водой и, утираясь носовым платком, посмотрел в зеркало. Внезапно он замер, уставившись в свое отражение застывшим взглядом.

Ему на мгновение показалось, что из зеркала на него смотрит она.

Невольно зажмурившись и тряхнув головой, он снова взглянул в зеркало. Вот же примерещится! Впрочем, неудивительно - он весь на взводе, уже сколько времени в неизвестности! Так и с ума сойти можно...

Он уже в который раз за последние полчаса подошел к стойке регистратуры и посмотрел на дежурную медсестру долгим умоляющим взглядом. Та подняла голову от каких-то своих регистрационных журналов и молча, но решительно покачала головой.

Он вздохнул и вернулся на место ожидания - на старенькую шершавую банкетку у стены. Ожидание это было мучительным. Но и медсестру можно было понять. Она уже трижды по его просьбе ходила туда - за матово-стеклянные двери реанимационного отделения, чтобы узнать, нет ли новостей, и в последний раз, судя по всему, ей кто-то из врачей выговорил за назойливость. В самом деле, зачем ей неприятности из-за него?

Ну почему же они так долго?

Долго - значит все в порядке, сказал он себе. Если бы все было плохо, разве было бы так долго? Это же реанимация. Здесь чем дольше - тем лучше. Он взглянул на часы. Ее привезли сюда сорок минут назад. Сорок минут не умирают. Значит, все в порядке. Просто врачебные проволочки. Анализы, уколы, капельницы... Врач занят с другим больным... Только спокойно. Не надо себя накручивать.

Как выяснилось, он подъехал к ее дому буквально несколько минут спустя после того, как ее увезла "скорая". Сердобольная соседка узнала его и сбивчиво принялась объяснять, что, дескать, милок, сердечко у нее снова зашалило, плохо ей стало прямо в своей квартире, жаль, что рядом никого не было... Зато хорошо, что у нее на плите стал пригорать грибной соус в кастрюльке, да и входная дверь незапертой оказалась, соседка нашла ее лежащей в прихожей и вызвала "неотложку"... Он нетерпеливо перебил ее: куда ее повезли? Слава богу, соседка догадалась спросить у санитаров...

Он гнал машину так, что ему стало казаться, что он сможет обогнать "скорую". Ему это почти удалось. Когда он влетел в приемный покой, ее только-только зарегистрировали в журнале поступлений. С тех пор никто так и не внес ясность, что же с ней случилось, как ее самочувствие, жива ли она вообще...

Жива, конечно, жива! - одернул он себя. Что за дурацкие трагические мысли! Да, сердце у нее слабоватое, но она же молодая и относительно здоровая девушка. Они оба - молодые и жизнелюбивые люди, у которых столько планов и надежд на будущее. Он уже всерьез подумывал сделать ей, наконец, предложение, а на медовый месяц хорошо было бы съездить куда-нибудь в Европу - она так хотела просто побродить по чистому и аккуратному европейскому городу... Все, решено! Первое, что он скажет ей, войдя в палату, будет...

Здесь все его размышления резко оборвались, потому что створки дверей реанимационного отделения распахнулись от толчка "каталки", ведомой двумя санитарами. Он вскочил и тут же медленно опустился обратно. Это была не она. Под простыней лежал какой-то мужчина без сознания, вероятно, после наркоза. Он проследил каким-то тоскливым взглядом, как санитары вкатили тележку с пациентом в грузовой лифт, и тот с гудением отправился вниз.

Он издал стон, больше похожий на рычание, и опустил голову на сложенные на коленях руки. Господи, я дам какие угодно обеты и обещания, лишь бы с нею все было в порядке. Я готов всю жизнь следить за ее здоровьем, заставлять пить таблетки по расписанию, возить на курорты... Я стану "подкаблучником" и примерным семьянином, над которым будут насмехаться приятели... Господи, я не буду больше тебя беспокоить, только позаботься о ней сейчас! Ну что же поделаешь, если я только сейчас понимаю, что не смогу без нее!

- Молодой человек...

Он поднял голову. Дежурная медсестра стояла перед ним, смотря на него с плохо скрываемой жалостью.

- Вам плохо? - спросила она.

Он ничего не ответил. Просто не отрывал от ее лица пристального взгляда, полного мучительной мольбы. Она вздохнула и с какой-то обреченностью произнесла:

- Ладно, попробую еще раз.

Она в очередной раз скрылась за матово-стеклянными дверями, а он сидел, глядя на качающиеся створки невидящим взглядом. Губы его шевелились. Казалось, что он молится.

Ты.

Ты медленно накрываешь ее бледное лицо простыней и, взглянув на часы, устало произносишь:

- Время смерти - ноль часов тринадцать минут. - И, ни к кому конкретно не обращаясь, раздраженно добавляешь: - Отключите его! Не могу слышать этот звук...

Аппарат отключают, и назойливо-тревожный беспрерывный писк прекращается. Ты глубоко вдыхаешь и резко выдыхаешь воздух, лишь затем выходишь из реанимационного бокса, сдирая с рук латексные перчатки.

За дверями уже ждет анестезиолог - нервно курит сам и протягивает тебе прикуренную сигарету.

- Все-таки не выкарабкалась, - бормочет он. - Ведь вроде бы все хорошо шло... Такая молодая еще...

Ты жадно затягиваешься предложенной сигаретой и мрачно смотришь на него. Меньше всего тебе хочется выслушивать эти скорбные банальности. Когда речь идет о врожденном пороке сердца, возраст ни при чем... И никто не дал бы гарантий, даже если сначала показалось, что ее удалось спасти. Ведь ты подозревал с самого начала, что не все так просто...

Ты идешь к рукомойнику и докуриваешь сигарету, глядя в зеркало над раковиной. Сколько раз в своей жизни ты пялился в это зеркало! Когда-то твое отражение в нем разрывалось от эмоций. Была и счастливая улыбка спасителя, были и злые слезы бессилия, был и тревожно бегающий взгляд сомнения... А сейчас ничего, кроме усталости. Может быть, даже безнадежности. Никакой ты не спаситель. Просто констатируешь факты. "Время смерти"... "Жизнь вне опасности"... "Состояние критическое, нестабильное"... Судьба в лице издерганных санитаров "скорой помощи" подкидывает тебе этих несчастных пострадавших и деловито на ходу бросает: "Разберись." И ты разбираешься. Каждую смену. Иногда переставая толком соображать, кто ты и что здесь делаешь. Как за станком. Цех первичной сортировки тел...

Забавно, что только это зеркало над раковиной возвращает тебе ясность мысли. Только это знакомое до тошноты усталое лицо, отражающееся в нем, напоминает тебе, что существует положенное тебе место и ты должен заниматься тем, чем занимаешься. Так ты и держишься. Благодаря зеркалу и благодаря тому, что тебе уже все равно.

За спиной возникает дежурная медсестра.

- Там ждут, - коротко говорит она.

- Родные? - спрашиваешь ты. - Так быстро?

- Не знаю, может, и не родные. - Она смотрит в сторону. - Парень какой-то. Издергался весь...

Некоторое время вы оба молчите.

- Ведь вы выйдете? Скажете? - робко осведомляется она.

- Да. Конечно. - Ты смотришь на выкуренную наполовину сигарету. - Через минуту.

Мы.

Мы докуриваем сигарету и смотрим друг на друга. Мы оба устали и оба делаем вид, что нам все равно. Иначе нельзя. Иначе мы оба сойдем с ума от боли, которую поневоле будем передавать и возвращать друг другу до бесконечности.

Мы смотрим друг на друга

- У меня - он, - говорю я одними губами.

- У меня - она, - читаю я по твоим губам.

Мы одновременно поднимаем руку (я левую, ты правую) и протягиваем ее навстречу друг другу, соприкасаясь ладонями. Это жест молчаливого отчаяния и слабой, почти исчезающей надежды, словно это соприкосновение позволит, наконец, пробить эту прозрачную стену и соединить между собой эти два несправедливых мира.

Конечно же, это всего лишь жест, от которого нет никакого проку. Как всегда. Мы не умеем склеить две разорванные половинки. Мы не можем вернуть ей - его, а ему - ее. Мы не можем подарить им хотя бы отражения друг друга. Мы - всего лишь зеркальная аномалия, из-за которых эти два мира не отражают друг друга в точности так, как это делают зеркала.

Поэтому мы просто докуриваем сигарету. Сейчас мы докурим и выйдем к ним. Я - к ней, а ты - к нему. Только докурим. Сейчас. Только докурим...


Опубликовано на Bekasov.ru в 2002 году